Серый лагерь загудел на заре,
И построили в шеренгу солдат,
По сугробам Колымы в январе,
Постучал в ворота новый этап.
Побежали вдоль шеренги зэка,
Руки стиснув у себя за спиной.
В даль туманную неслись облака,
Развлекаясь в небе с тусклой звездой.
Печи жаркие в бараке горят,
В них какой-то дед дровишки кладет,
А с этапа трое зэков лежат,
И из них никто давно не встает.
Луна, как икона,
Тайга черной зоной,
На снежных просторах
Где лед из узоров.
Трое зэков помирают совсем,
Среди их один по кличке Михей.
Помогал спокойно, молча им всем
Странный дед со странной верой своей.
Он носил им воду ночью и днем,
Он кормил их хоть и сам голодал,
А ночами, согреваясь огнем,
Он не спал и все молитвы читал.
Тиф в те годы по Сибири гулял,
И косил людей тупою косой.
Содрогнулись от смертей лагеря,
Жгли костры по лагерям полосой.
проигрыш...
Странный дед, молясь, один не болел,
Всё дневалил под угрозы и смех.
И ругался чуть очнувшись Михей,
И орал: «Ты, падла, гнешься при всех».
А старик всегда спокойно смотрел,
И добро искрилось в синих глазах,
Стал ругаться чуть поменьше Михей,
И притих давно замерзший барак.
А весной, когда чуть двинулся лед,
Когда солнце стало греть, наконец,
Воротились зэки к ночи с работ,
И сказал Михей: «Спасибо, отец!»
Луна, как икона,
Тайга черной зоной,
На снежных просторах
Где лед из узоров.
